Лети ко мне…
Лети туда,
где я разбит, подавлен
и не верю сам в себя ©
Stigmata – Лети

Накануне мы расстались с тем, кто был давно и сильно дорог. Вместе с отношениями порвали связи с внешним миром, каждый закрылся в коробке из своей боли…
Все оказалось сложнее, чем можно было себе представить.

Такое случается с людьми рано или поздно. Даже с отчаянно любящими. Вроде бы, ничего особенного. Если бы не…

Ночью я падаю с крыши. Семь этажей категорично выносят приговор, констатируя мой финал.

Утром человека, которого я, разрывая нам сердца, пытался отпустить расставанием, находят со вскрытыми венами.
Успевают спасти. Слава богу… Но из реанимации он отправляется на принудительное лечение в психушку.

Туда же спустя сутки доставляют одну из наших общих знакомых со вполне конкретным диагнозом – тяжелое расстройство психики…

И это отнюдь не конец истории.
История только начинается.
Довольно странное начало вышло…

Два часа до падения с крыши
Я слишком долго смотрю на придуманную точку на стене, пока в голове разрывными пулями бьются мысли.
Я безумно хочу позвонить ему.
Я боюсь, что не смогу без него.
Но хочу верить, что он сможет без меня.
Зачем нам нужно быть не вместе?
Неужели только из-за этого его неожиданного переезда в Германию?
Больно, больно… больно думать об этом… еще больнее постоянно чувствовать в своей голове его образ, зная… не веря, но зная все равно… что он мне больше не принадлежит.
Позвонить. Нельзя. Странно… Страшно.
Мне нужно на крышу. Взглянуть на мою нелепую жизнь сверху…

В его палате освещение дает лишь стянутый сеткой проем на двери. За решетками на окнах свет выключила ночь.
Это не мешает мне в буквальном смысле «чувствовать» противоестественную бледность его кожи, не прикрытой тонким одеялом. После перевода из реанимации его уже не «фиксируют» на кровати, но рубцы от тех ремней не сойдут еще долго. А шрамы на запястьях не пройдут вовсе.
Я потрясенно скольжу взглядом по исполосованным почти до локтей рукам… Я так любил выцеловывать на них свою нежность. А теперь остается надеяться, чтобы поврежденные связки вернули подвижность любимым пальцам… Что мы наделали?
Я несколько раз напряженно вздрагиваю, когда в абсолютно мертвой тишине внезапно слышу дыхание спящего. Но я зря обманываюсь, он не спит. Иначе бы уже повел рукой, чувствуя чужое присутствие рядом, сонно отмахнулся, переворачиваясь на другой бок, или наоборот, вцепился в одежду, просыпаясь и втягивая к себе…
Только он накачан таблетками, и быстро не очнется.
Сажусь на расстоянии – у противоположной стены. Я буду ждать здесь. Сколько потребуется. В одной камере с самым большим счастьем и самым страшным своим ночным кошмаром на границе с безумием. Справедливая плата за все мои ошибки…

Когда он открывает глаза, я стянут пружиной, готовый либо свалить отсюда, как можно скорее, либо объяснять ему то, чего не понимаю сам.
- Ты, - просто говорит он и улыбается потрескавшимися губами.
- Я, - мне не хватает голоса, чтобы сказать это вслух, и я шепчу.
- Я ведь еще жив?.. Я в больнице… Тогда откуда здесь ты? – он соображает немного заторможено.
- Видимо, мне в награду за какие-то мега-заслуги разрешили побыть с тобой еще немного… - я пытаюсь шутить, но оскал никак не превратить в улыбку.
- А я-то думал, что на счастье свое совсем умом тронулся. Или, еще лучше, - ты пришел забрать меня с собой…
Меня рвет на части от его убийственной честности. Онемевший, не отводя глаз, я могу лишь покачать головой.
Он молчит. Долго. Пытаясь проглотить обиду. И отворачивается, не справившись.
- Я так любил тебя… - слышу я приглушенно.
- Я люблю тебя и сейчас…
- А мне любить больше некого.
И я знаю, что он плачет.

- Я хочу прикоснуться к тебе, - он направляется ко мне, по-прежнему сидящему на полу, но я останавливаю его жестом руки.
- А если окажется, что прикосновения проваливаются сквозь? Ты не боишься?
Он останавливается, будто наткнувшись на стену.
- Боюсь… - садится у стены напротив. – Но, знаешь, все равно… ты рядом… хоть какой… это делает меня счастливее… - он отводит блестящие глаза.
Я бы очень хотел обнять его. Но я тоже боюсь. Что на расстоянии вытянутой руки от самого дорогого, не смогу коснуться даже кончиками пальцев.
За дверью слышны голоса:
- Зачем вы меня звали?
- Доктор, кажется, больному хуже. Он разговаривает сам с собой…
- Это печально. Не колите его пока больше успокаивающими. И завтра утром ко мне на осмотр.
- Да, доктор…
Моя «безумная» половина смотрит на меня грустными глазами.
- Они не видят тебя. Значит, ты все-таки только моя галлюцинация… - замолкает на полуслове. – Зачем лечить, если мне это не нужно?
- Твоим родным и близким нужно.
- Ага, особенно моей мачехе, - зло цедит он. - Чтобы трахнуть меня во вменяемом состоянии.
Тут его взгляд натыкается на меня, и он меняется в лице:
- Ничего не было. Забудь! Я не хотел тебе говорить… - закрывает лицо руками и начинает раскачиваться из стороны в сторону. – Черт, мне же никто кроме тебя не нужен был… Мне нужен был ты один…
В этом доме душевнобольных моя душа болит все сильнее.

Ночами голоса медсестер за сетчатым окном нередко выбирали темой моего «самоубийцу»: жалели «такого молодого», красивого, «почти прозрачного от истощения» мальчика, который не хотел выздоравливать.
- Они говорят, что ты не ешь. Почему?
- Не хочу.
- А чего ты хочешь?
- За тобой…
- Поживи еще…
- Ты не имеешь право требовать этого от меня!!!
Он вскакивает в порыве мгновенно вспыхнувшего бешенства и начинает метаться по комнате. И разбил бы об меня пару вещей, да не может – в его каморке кроме прикрученных к полу кровати и пустой тумбочки ничего нет.
- Успокойся. Сейчас врачи сбегутся уколами тебя пичкать, - я бессильно закрываю глаза, чтобы не видеть его истерику.
- Иди к черту! Ненавижу!
В темноте закрытых глаз я слышу глухие удары – он бьется о стены…
Щелчок двери – санитары. Борьбы нет. Успокаивающее также вколото беззвучно. Лишь движение укладываемого на кровать тела и очередной щелчок, на этот раз закрывающий снаружи.
Ти-ши-на…
- Это ты… Это все ты… - в тишине звучит его сбивчивый угасающий шепот. – Зачем ты ушел? Я мог попытаться быть без тебя. Но не хочу жить в дне, где тебя больше нет…

Я долго сижу рядом с его телом, неподвижным в искусственном сне. Стираю губами соль с его век. Давлю в себе свою истерику… Если моя смерть ничего не решила, то что решит твоя?.. А я так хотел увидеть тебя снова счастливым…

То ли я теряю ощущение времени, то ли он уже адаптировался к лекарствам, только вот просыпается быстрее, чем я рассчитывал, и неожиданнее, что я не успеваю уйти обратно к стене. Он чувствует мои пальцы у себя в волосах, перебирающие пряди, и перехватывает за запястье. В открывшихся серых глазах потрясение и надежда. Он тянет меня на себя, но я мотаю головой.
- Дурачок, я тебя прозрачного такого раздавлю нахрен.
Он улыбается, закрывая глаза, и прижимает к груди мои руки, утыкается в них носом, касается губами, свободно вздыхает. И я впервые с момента моего пребывания здесь вижу, как он расслабляется, вижу бледное подобие его прежнего.
В итоге я все же оказываюсь рядом с ним на кровати, он прижимается ко мне, я обнимаю его, и мы оба, будто обдолбанные, греем друг друга непередаваемым чувством, казалось, утраченной близости.
- Пожалуйста, скажи мне, почему… с крыши… зачем ты так решил?
Не могу смягчить испытываемую им горечь.
- Я не решал. Просто знал, что без тебя ничего не осталось…
- Ты мог сказать мне… Я бы прекрасно понял, и мы придумали бы что-нибудь… вместе.
- Я никогда бы не оставил тебя в городе лишь по своей прихоти. Это я один, а у тебя родители, и они решили ехать. Что здесь еще придумывать?..
- Только слово, и я бы выбрал тебя…
Я молчу и глажу его по волосам.
- Не надо, солнце. Не думай об этом.
- Потому что тебя больше нет?! – он бьет мне кулаками в грудь. – Сволочь! Тебе теперь легче всех! Но мы еще посмотрим… я так просто не отступлю. Ты очень быстро дождешься меня там.
Я прижимаю его к себе и шепчу на ухо, как сильно его люблю, что я дождусь его в любом случае, но лучше позже, чем раньше, потому что никто не даст гарантии, что там мы сможем быть вместе, что там мы будем…
Он, всхлипывая, утыкается мне в плечо и затихает.
- Посмотрим…
Я счастлив еще раз держать его в своих руках. Остановись, время...

День за днем я остаюсь рядом. Мы «забываем» все неудачные шутки чьей-то жизни, чьей-то смерти, забиваем равнодушием на больничные стены и процедуры. В своем собственном мире мы просто живем в отдельной ото всех комнате. И, несмотря на всю неадекватность существующего порядка вещей, для нас это пусть уродливое, но счастье. Пока есть время, никто не скажет сколько, мы все еще можем любить друг друга.
В свободное время мы разговариваем о чем-нибудь, или лежим молча – я поперек кровати, он, как обычно, на мне. Я медленно, но верно, через «не буду» начинаю его откармливать. Он, конечно, сопротивляется, но уже более спокойно…
В силу улучшегося состояния пациента, врачи прекращают накачивать его препаратами, и обещают скоро выпускать на прогулки в сопровождении медбрата.
К моей радости, его руки довольно быстро восстанавливаются, и он уже может держать пальцами мелкие предметы, так же, как и столовые приборы. Хоть ему их по-прежнему и не дают, но я как-то приносил честно спертые карандаши и бумагу, и мы потом всю ночь рисовали карикатуры друг на друга. Вот уж точно клиника. Ха-ха.
- Знаешь, если ты будешь со мной, я готов выздороветь и выписаться, наконец, из этих четырех стен… - как-то в задумчивости говорит он мне.
- Выздороветь – это хорошая идея, - отвечаю ему, улыбаясь в ответ и старательно избегая ответа на желание оставить меня рядом. Я не могу ничего пообещать, я не могу предугадать, что случится завтра. И это вовсе не зависит от моего личного желания.
Он понимает и отводит погрустневшие глаза.
- Я попробую.
Целую его в висок.
- А я попробую тебе помочь.

Однажды с процедур он возвращается немного растерянным.
- Что случилось? – беспокоюсь я.
- Ты не поверишь, кого я сейчас видел…
И он рассказывает, что в коридоре навстречу попался санитар, ведущий под руку его подругу детства…
Вот ведь как складывается…
Я внимательно его выслушиваю, мы еще недолго говорим об этом и закрываем тему. Свое дополнение истории я предпочитаю опустить. Он всегда был так привязан к ней…

Несколько минут до падения с крыши
Ветер продувает насквозь, заталкивая выдохи обратно в горло. Я плохо соображаю, сколько уже нахожусь на крыше, когда за спиной звучит голос.
- Я тебя искала! Ты можешь объяснить мне, какого черта происходит, и почему мой друг выглядит так, будто у него, как минимум, умерли все родственники и завтра он сам сведет счеты с жизнью?!
- Не кричи. И лучше не вмешивайся, - я не очень-то в хороших отношениях с этой особой. И тем более, мне сейчас не хочется спорить с ней.
- Чтобы до тебя лучше дошло, я БУДУ кричать! Ты никогда не отличался высоким интеллектом и часто делаешь вид, что не слышишь меня... Но сейчас меня твоя глухота нифига не устраивает! Что происходит?! Лучше, скажи по-хорошему…
- А то что? – я без особого интереса оборачиваюсь к ней.
Она, кажется, просто в бешенстве. Как и обычно, когда что-то не по ее милости. Подлетает ко мне, отвешивает пощечину.
Но мне абсолютно похуй. Я мог бы перехватить руку, но... мне и правда абсолютно плевать. Боли я не чувствую. И до ее бешенства мне как-то параллельно.
- Не аргумент. Иди к черту… Ты все равно ничего не добьешься.
Она ядовито прищуривается на меня.
- А сорока на хвосте принесла, что вы расстались.
Больно. Просто оглушительно больно. Как кислотой на рану, как удар по больному месту, как насмешка над самой дорогой вещью…
- Иди нахуй.
- Ну, уж нет, - усмехается она и делает шаг ко мне. – Это как раз тебе туда дорога…
Несложно догадаться, что на краю мне хватает и легкого тычка в плечо.
Оглушенный своей болью, я даже не поднимаю руки, чтобы остановить ее. И чувствую странное облегчение, проваливаясь в черноту навстречу стремительно летящему на меня асфальту.

Как-то посреди ночи он долго ворочается не в силах уснуть.
- Что тебя беспокоит? – спрашиваю я и надеюсь, что это не касается недавнего разговора касательно его подруги.
- Ничего, - он старательно отводит глаза.
Я ловлю его за подбородок.
- И все-таки?
- Не надо, все в порядке.
Отворачивается полностью и притворяется спящим, но я отчетливо читаю по его спине напряжение. И все-таки замолкаю. Может, ему так проще.
Проходит еще кучу времени, а он по-прежнему не спит. Я сейчас не сплю вовсе, поэтому лежа за его спиной, ловлю каждое его движение.
- Послушай… - он оборачивается.
Я внимательно смотрю на него.
- Мне…
Он замолкает и почему-то не может сказать напрямую. Я его не тороплю.
- Ты можешь сделать кое-что для меня?..
Конечно…
А он быстро сбивчиво продолжает. Видимо, боясь, что кончится решительность…
- Мне разрывает мозг, я все чаще стал думать об этом… Но мне нужно, как воздух. А я не знаю, возможно ли…
- Что? – я смотрю на него прямо.
И он со стоном заканчивает:
- Я хочу тебя…
Наверно, где-то на подсознании я ждал этого. Потому что без предисловий и уговоров приникаю к его губам. И, черт возьми, сейчас я стопроцентно жив, иначе как объяснить голод желания в каждой клетке моего по всем правилам уже не существующего тела?..
- Только тебе придется вести себя потише… - улыбаюсь, пришибленный возможностью снова прикасаться к его коже, и руки, освобождающие его от немногочисленной одежды, почти не дрожат.
- Не вопрос… - выдыхает он, помогая мне с моей одеждой. Довольно легкомысленное обещание. Особенно, когда я плохо соображаю и себя не сдерживаю.
- Чеееерт… - он вцепляется мертвой хваткой в мои плечи и пытается заглушить стон, уткнувшись в шею.
- Ты в порядке? – я все-таки торможу, чтобы дать ему отдышаться.
- Еще в каком… - у него в глазах не то, что я один, сейчас бы полпланеты сгорело. Он впивается в губы поцелуем, а когда отпускает, то у меня определенно уже нет никаких сомнений, что с ним и правда все отлично.
- Люблю тебя… - получается у нас одновременно.
На этом слова заканчиваются.

- Блииииин, - он лежит у меня на плече, засыпая. – У меня совсем-совсем нет сил, даже, чтобы просто поцеловать тебя перед сном.
Я делаю это за него.
- Я понимаю, что сам себя довел до такого состояния… - вздыхает он на мое молчание. – Я теперь, наконец, начинаю понимать, насколько меня здесь все заело. И так уже выздороветь хочется…
Улыбаюсь, легко целуя его глаза и от виска по скуле, дразню в губы.
Он ерзает, обнимает рукой за шею, тыкается, как котенок, носом в ключицу.
- Я почему-то точно знаю, что ты будешь здесь, пока здесь я… Только эгоистично желать оставить тебя рядом… - слова слышно едва-едва, потому что он почти шепчет. – Я правда хочу поправиться. Я сделаю это для тебя. Для нас.
- Спасибо, родной… - обнимаю его крепко. Надеюсь, у нас все получится.

- Почему я должен ходить под конвоем? – расстроено бурчит он, когда ему объявили, что ведут на прогулку.
- Радоваться надо, значит, ты идешь на поправку, - я обнимал его обиженно ссутулившуюся спину, а сам щурился на контрабандно пробравшееся в зарешеченное окошко солнце. – Погода классная… И я буду где-нибудь поблизости. Не грусти.
- Ладно, ладно, - он смирился и даже умудрился шкодно улыбнуться. – Пойду на очередное свидание с санитаром. Не ревнуй.
- Да не вопрос, - я ответил ему на улыбку. – Я проконтролирую процесс…
На улице, пока его водили кругами по гравиевым дорожкам, я нашел себе местечко на уединенной скамейке и наблюдал со стороны.
А он все оборачивался поначалу, искал глазами… Да куда я денусь-то от тебя.
Потом, вроде, успокоился, начал получать удовольствие от погоды.
Я расслабился. А зря…
Поперек газона пронеслось что-то и затормозило резко около моего, схватило за куртку, быстро сбивчиво заговорило…
- Мать твою, - я без труда разглядел в складках белого балахона руку, меня приговорившую.
Дернулся было к ним. Но мой обернулся растерянно: «Не надо…» Она обернулась следом и в ужасе отшатнулась в руки догнавших санитаров.
Моя половина лишь ошарашено переводила взгляд между нами.
Смекнув, что дело неладно, я по-тихому слился.
- Нет! Отпустите! Вернись! Ты не можешь оставить меня здесь! – я слышал его срывающийся от отчаяния и страха голос, но для нашей безопасности мне сейчас было просто необходимо исчезнуть.

Спустя некоторое время я вернулся в больницу… Настороженно прошел через приемную и дальше уже бежал по коридорам, поняв, что меня по-прежнему не видят. Очутившись в палате, я нашел сгорбившуюся на краешке кровати фигурку, смотрящую в одну точку перед собой, и почти успел испугаться, что его снова напичкали таблетками. Но он молниеносно обернулся и сорвался ко мне спеленать объятием.
- Господи, я думал, что совсем повернусь…
- Я здесь. Прости, что так долго… Я хотел нас подстраховать, - обнимаю его крепко, как за лекарством от боли тянусь к его губам. Он с готовностью отвечает, и все, как будто, становится проще.
- Не оставляй меня, пожалуйста, не оставляй… - он жмурится и прячет лицо у меня на груди.
Глажу его по волосам, целую в макушку.
- Я буду рядом, пока мне разрешат. И очень хотел бы увидеть, как ты выйдешь отсюда.
- Я выйду, - обещает он мне тихо. – Мы выйдем.

Оставшееся время, обосновывая душевным потрясением, он отказывается отходить от меня: цепляет за одежду, залезает на колени, обнимает, перебирает волосы или просто сидит рядом, облокотившись. Я терпеливо успокаиваю его и понемногу успокаиваюсь сам. Прикосновения повышают градус, он, уже особо не церемонясь, красноречиво ерзает на коленях, оставляя на моей шее далеко не первый след своих зубов. И я люблю его. Как после ссоры, после разлуки, как снова впервые.
Я ведь на самом деле люблю его…

Она объявляется ночью. Неслышно, словно призрак, просачивается в комнату, бесшумно прикрывая дверь. И боится от нее отойти, глядя мне в глаза. Сижу на полу у кровати, держу ее на расстоянии взгляда. А он спит, и я бы не хотел его будить.
- Что ты хочешь? – тихо спрашиваю ее.
- Я… я… - она, не находя слов, задыхается, ловит ртом воздух.
- Что?
- Ты здесь… Как такое возможно?! - ожидая ответа, она умоляюще смотрит на меня.
- Я не знаю, как это объяснить. Но по-прежнему в списках ныне не живущих.
Она кусает губы, скользит рассредоточенным взглядом по палате.
- Ты знаешь?.. Да знаешь, конечно… Ты всегда это знал. Я ведь любила его с детства, - она говорит тихо, но быстро, будто открыв шлюзы нутра и водопадом слов выливая из себя мучающие мысли. – А он был мне другом. Таким самым верным, самым добрым. Он всегда был самым-самым. И я бы никогда не сказала ему, боясь потерять… - она замолкает, как всегда сожалея, что ВСЕ не в ее силах. – Но появился ты. И он, тот, кто никогда не подпускал к себе других, подарил тебе себя всего. Сначала я бесилась, потом ждала, что вы расстанетесь. Я ведь не верила в ваши отношения. Для меня стало потрясением, что вы были настолько счастливы…
Я все это знаю и без тебя. Ты просто зачем-то превратила это в слова.
- Я никогда бы не сделала ему больно, - она скулит и зажмуривает глаза. – Я видела, какой он с тобой, и не пыталась вас разлучать… Но это длилось так долго… Что сводило меня с ума. И когда мне сказали, что вы расходитесь, я, кажется, и правда немного свихнулась на радостях…
- И полетела ко мне на крышу выяснять отношения?! Что за фигня! – я невольно повышаю голос, но быстро беру себя в руки. – Бред, бред… У тебя и правда не все в порядке с головой…
- Потому что я была у него за полчаса до тебя! – она срывается в истерику и вцепляется себе в волосы. – Без тебя он выглядел, как живой труп: отказывался есть, молчал и смотрел в одну точку… Это причинят боль… знаешь… это очень больно видеть его таким…
- Я знаю… Но это ни капли не объясняет мне то, что ты сделала потом. Да и нужны ли теперь эти гребаные объяснения?
Она смотрит на меня слезящимися глазами и опускает голову, прижимая руки к груди.
- Я думала, что ему станет легче, если тебя не будет вовсе… - шепчет она. - Ни любви, не ревности, ни беспокойства… ни воспоминаний… если тебя не стало в его жизни, ты должен был уйти вовсе… я надеялась, так будет лучше…
Он рывком садится на кровати у меня за спиной. Черт, я же чувствовал, что он проснулся - надо было гнать эту сказочницу подальше от его ушей. Только поздно думать об этом.
- Сссссука… - шипит он, и я ловлю его, когда он уже слетает с кровати, чтобы добраться до нее и предпринять что-нибудь насильственное.
Она сползает по двери, закрывает голову руками и начинает раскачиваться.
- Прости меня, прости, прости, прости, прости…
Он вырывается, не утруждаясь вытирать текущие из глаз слезы, ему сейчас важнее добраться до нее… но я держу его крепко, а он еще слишком слаб.
- Почему, почему ты защищаешь ее?.. - плачет он, в конце концов, уткнувшись мне в плечо. – Почему ты, а не она?!
Обнимаю его и молчу.
Не мы выбираем.
Уже позже, когда его истерика утихает, он, скорее всего, раскаивается в своем импульсивном порыве. Я осторожно усаживаю его на кровать, а сам отхожу к съежившейся у двери фигурке, продолжающей раскачивающееся движение.
- Эй, - трогаю ее за плечо. – Забудь. Это наша вина, что не сохранили, чем жили. Уже не исправишь. Я не держу на тебя зла.
Оборачиваясь, ловлю его грустный взгляд. Он качает головой.
- Я не буду ненавидеть ее… - и уже обращаясь к ней, тихо. - Слышишь? Сделано и не вернешь… Я прощаю…
Она замирает на секунду и, захлебываясь в рыданиях, вешается мне на шею. Бессвязно шепчет, но мне не разобрать. И что-то вокруг меняется…
Ее слезы прожигают в моей оболочке дыры. Я смотрю на них с тем же недоумением, что и моя половина. Не понимаю, что происходит.
Крик – последнее, что я помню прежде, чем все вокруг растворяется.
- Нет! Пожалуйста! Не уходи!!!

Телефон в руке дает некое подобие спокойствия, и я уже без особых колебаний набираю по памяти стертый заранее номер. Раз гудок. *А не пошел бы ты на хуй…* Два гудок. *Подумай хорошо, что ты делаешь…* Три гудок. *Оставь, это бесполезно…* Чет…
- Да? – взволнованный срывающийся голос.
- А может, я поеду с тобой?
- А может, нахрен эту Германию?..
Ошарашенная тишина на обоих концах провода.
И одновременно:
- Мне плохо без тебя…
- Давай увидимся...