Предупреждение: в тексте присутствуют высказывания персонажей, произнесенные в запале. Они не всегда совпадают с позицией автора и не имеют целью оскорбить кого-либо из читателей.

Добавлено (31.01.2010, 14:15)
---------------------------------------------
Что такое гомосексуализм, зачем он людям? И ведь что примечательно: чем выше уровень цивилизации, тем больше людей, предающихся этому осуждаемому обществом и всеми религиями пороку. И порок ли это? А может быть, закономерность, связанная с тем, что, двигаясь от первобытного костра к электрическому сиянию, человечество отдаляется от природности? В какой большой город ни приедешь — всюду они, и с каждым годом их всё больше, и держатся всё открытее. Это неспроста, это некий знак, и дело тут не в падении нравов и не в распущенности. С человеком происходят какие-то важные процессы, смысла которых мы пока не постигаем. Культура влечет за собой утонченность, утонченность приводит к противоестественности. Мужчине уже не нужно быть сильным, это становится пережитком. Женщина перестает понимать, с какой стати она должна уступать первенство, если мужчина более не является сильным полом. Через каких-нибудь сто лет общество (во всяком случае, его культурная часть) будет сплошь состоять из женственных мужчин и мужеподобных женщин. То-то перепутаются все инстинкты и плотские устремления!
Борис Акунин, "Пелагия и красный петух" (близко к тексту)

«Любым любовным совмещениям
даны и дух, и содержание,
и к сексуальным извращениям
я отношу лишь воздержание»
Игорь Губерман (русский писатель)

С огромной скоростью носясь по квартире, я собирал сумку, ругая себя за то, что оставил это важное дело на последний вечер. Завтра, в семь утра, автобус должен отвезти меня в санаторий, где я отдохну, наконец, от всех своих житейских проблем, впервые, пожалуй, за пару лет. Но это если я, конечно, успею упаковать свои чертовы вещи.
А может, удастся завести какой-нибудь необременительный роман?.. Внешностью Бог не обделил, за что ему огромное спасибо. Хрупким юношей меня назвать сложно: в свои двадцать я выглядел сложившимся мужчиной с вполне оформившейся мускулатурой. Я любил спорт пламенной любовью и не брезговал любой возможностью потренировать тело. Еще мальчишкой ходил на плавание, затем каждый день гонял по десять–двадцать километров на велосипеде. После всерьез увлекся тренажерным залом и железом, но когда цена абонемента стала неоправданно высока – принялся заниматься дома и недурно преуспел. Ну, это так, лирическое отступление. Черты лица у меня выразительные, глаза – голубые, а ресницы – черные, русые волосы подстрижены классически и, в общем–то, зеркальным отражением я доволен.
Однако небольшой нюанс в моей неотразимости все же присутствовал: с сексуальной ориентацией мне не повезло. Хотя, вообще–то, это спорный вопрос: меня–то все устраивало. Правда, личную жизнь приходилось держать в тайне.
Уже ночью окончив собирать вещи, я лег поспать перед отъездом. Признаться, это был мой первый отдых за очень продолжительное время: с тех пор, как умерла мама, мне было не до курортов. Я немного нервничал, и провалиться в сон не удавалось довольно долго.

Попав в санаторий, я пол–утра убил на регистрацию, заселение и получение медицинской карточки после приема у врача. Зато после, оставив все дела и разбор сумок на потом, я опрометью бросился из корпуса и выбежал во двор. Господи, какое же все здесь родное! Но как же разрослись ели, скоро за ними не видно будет скамеек. Я присел на лавочку под каштаном. Помню, в детстве, по вечерам, на этой скамейке можно было наслаждаться видом звездного неба. Теперь же весь обзор закрывали раскидистые ветви дерева. Я глубоко вдохнул пьянящий, полный ароматов летней природы воздух и с глупой улыбкой повертел головой по сторонам. Все как раньше, когда я был еще маленьким мальчиком!
Посидев где–то с полчаса, я все же заставил себя пойти распаковать вещи. В блоке на две комнаты с туалетом и душем меня поселили с каким–то мужчиной: я в одной комнате, он в другой. Подобное расселение было довольно удобным и выгодным, если учесть, что блок рассчитан на четырех человек. Просто заезд оказался не слишком густозаселенным: из возможных двухсот отдыхающих заехало только девяносто. Это я услышал в автобусе.
Я разбирал свою сумку, которую вчера с таким трудом паковал, и гадал, кого же ко мне подселили?.. Мой сосед еще не приехал из города, и я решил, что он прибудет вечерним автобусом. А может, собственной машиной? Наверное, работа или дела задержали… Было б неплохо, если бы он оказался молодым и компанейским. А то, как я успел заметить, девяносто процентов контингента составляли либо пенсионеры, либо мамы с маленькими детьми. Остальной, не шибко значительный процент, представляла молодежь, из чьего возраста я вышел лет пять назад. А провести в одиночестве все восемнадцать дней мне жутко не хотелось. Дикая природа и чуждое для города затишье благотворно лишь первый день. А затем наступает скука.
Я позавтракал, проведал три прекрасно оборудованных пляжа и остановил свое внимание на одном из них, вдоволь накупался, позагорал, пообедал, слегка вздремнул – сказалась нервная ночь – а моего соседа все еще не было. Я вышел во двор и сел на скамью напротив входа, чтобы рассмотреть прибывшую вторым автобусом толпу. Так и есть – половина дедушек, половина мамочек. Черт подери. Я уныло поплелся в комнату, чтобы лицезреть соседа непосредственно, но к моему величайшему воодушевлению, блок все так же оставался пуст. Значит, он приедет на машине!
Я погулял по аллеям, успел поужинать, но на территорию санатория никто не приезжал. Мне надоело это ожидание неизвестно чего, и я устроился все на той же лавочке, чтобы немного подышать воздухом, краем глаза наблюдая за дорогой со стоянки.
Неожиданно в поле моего зрения попал идущий к корпусу человек. Это был парень лет двадцати пяти с двумя аккуратными сумками. Он скрылся в здании, а я, наученный горьким опытом, не помчался в номер, а остался сидеть.
Через некоторое время, когда стало уже смеркаться, парень вышел из корпуса и, секунду поколебавшись, подошел к моей лавочке, закурив на ходу.
– Не помешаю?
Я улыбнулся и подвинулся. Он сел, выпустил дым и повернулся ко мне.
– Меня поселили с каким–то парнем. В каком ты номере?
– В триста втором, – с надеждой ответил я.
– Значит, я твой сосед, – спокойно кивнул он.
Мое сердце возликовало и сделало тройное сальто. Он улыбнулся, подал руку и произнес:
– Давай знакомиться. Меня Виталий зовут.
– Эдуард, – я пожал его ладонь. Мы немного помолчали. Виталий докурил и приступил к вопросам:
– Ты здесь уже отдыхал раньше?
– Да, в детстве, с мамой, – ответил я. – А ты?
– Нет, я тут впервые. Друзья посоветовали – тишина, говорят, покой. А что тут у нас за народ? Девчонки есть симпатичные?
Я не смог сдержаться и фыркнул:
– Есть красотки, как же! Только за знакомство с ними грозит статья «Растление малолетних».
Виталий помрачнел и сплюнул.
– В общем, сплошная детвора, их мамки и старики. Ни девчонок, ни парней. Только мы с тобой примерно в одной возрастной категории, – отставив робость, докладывал я свои впечатления.
– Ну, раз только мы, значит, сам Бог велел нам подружиться, – улыбнулся Виталий. – К тому же, еще и живем вместе.
Чтобы скрыть смущение, я закурил. Не скрою – он мне понравился. Манерой поведения – вежливой, но раскованной. Тоном – спокойным, но слегка насмешливым. Понравилась его фигура, сильное и гибкое тело. Черные, как воронье крыло, волосы.
Мне никогда не завести с ним роман, и это тоже мазохистски нравилось, как нравится все запретное. Я своим острым, наметанным глазом заметил тонкую бледную полосу кожи на безымянном пальце, которая не загорала под обручальным кольцом. Кольцо–то парень снял, но отметину не скрыть. И еще его вопросы о девчонках.
Все это составляло ясную, не дающую мне шансов, картину.

Виталию было двадцать пять. Двадцать пять с половиной, если быть уж совсем точным. Он вел свой бизнес и сам воспитывал сына, потому что весной развелся с женой. Подробности я не выспрашивал, было еще слегка неловко.
Несколько дней мы привыкали друг к другу. Привыкали жить в одном блоке. Он иногда уезжал по делам в город, и я оставался один. В такие моменты мне было очень скучно, и я шел на пляж, чтобы хоть немного отвлечься, в результате чего мои русые волосы чудовищно выгорели на солнце, а кожа, наоборот, приобрела ровный темный оттенок.
Виталик сначала даже не успевал попадать на пляж, но потом его поездки в город резко прекратились и мы стали все свое время проводить вдвоем. Мне было интересно в его компании. Он оказался общительным, дружелюбным и веселым. Выяснилось, что он воспитывался в детском доме, потому что его родители погибли в автокатастрофе, когда он был еще маленьким.
Нам было не скучно вдвоем, и я был рад, что пусть и без романа, но мой отдых пройдет не мимо.

Мы сидели на скамье, дожидаясь ужина, и лениво болтали.
– Эдик, ты ведь сирота?
Я медленно кивнул и посчитал нужным добавить:
– Мой отец жив, но я его ни разу, за последние пятнадцать лет, не видел.
– Расскажи о себе, Эдуард, – он внимательно посмотрел на меня и развернулся в пол-оборота, чтобы лучше видеть мое лицо. Я набрал в легкие воздух, и начал:
– Мои родители развелись, когда я был еще ребенком, и отца своего помню плохо, потому что он уехал в другую страну на заработки. Полагаю, преуспел. Во всяком случае, алименты от него приходят исправно.
– Алименты? А не великоват ты для алиментов? – Хмыкнул Виталий. Я, не обратив внимания, продолжил:
– Когда мне было семнадцать лет, от сердечного приступа умерла моя мама, и я остался совершенно один, без средств к существованию. Отец узнал и пообещал присылать денежные переводы просто так, без решения суда. Чтобы поддержать мне жизнь…
– Теперь понятно, – кивнул он. – Совесть мучает, откупиться решил.
– Возможно, – не стал спорить. – Но я благодарен ему за эту помощь.
– Еще бы, – сочувственно произнес Виталий. – Только не обижайся, но могу я спросить, на что ты живешь?
Я смущенно пожал плечами и стал загибать пальцы:
– Во-первых, папины переводы очень выручают. Во-вторых, я неплохо учусь и получаю стипендию. В-третьих, государство расщедривается на жалкие гроши – пособие по сиротству. Еще я подрабатываю. Ну, а если очень туго становится – сдаю две комнаты в своей квартире, а в третьей живу сам.
Виталий задумчиво положил голову на локоть.
– По специальности работаешь?
Я засмеялся:
– Шутишь что ли? Кому нужен финансист–третьекурсник? У всех работодателей сейчас требование – специалист до двадцати пяти лет с десятилетним опытом работы. В общем, – махнул рукой я, – по специальности еще рано. Не гнушаюсь любыми заработками. Когда–то пришлось особенно плохо – мыл полы в банке.
Мы грустно замолчали, и я первым нарушил паузу, весело тряхнув головой:
– Смотри – люди к корпусу тянутся. Наверное, столовая открылась!

– А почему ты так рано женился, Виталик? – Мы неспеша прогуливались после ужина по каштановой аллее, и атмосфера располагала к откровенности.
– Меня не спросили, – грустно усмехнулся он и, вздохнув, начал повествование, – я работал, тратил деньги в свое удовольствие, менял девчонок и был вполне доволен жизнью. Однажды я познакомился с одной прелестной блондиночкой. Красотка она была – что надо: грудь, задница, длинные ножки. Ну, мы и повадились проводить все вечера и ночи вместе, практикуясь в любви. Однажды у нас порвался презерватив, но мы не придали должного значения этому происшествию. Чертов гандон! В общем, через месяц заявляется эта прелесть прямо в офис, чинно дожидается в приемной своей очереди, заходит ко мне и, потупив глазки, сообщает, что беременна! Сначала я рассмеялся, потом удивился, а потом не поверил. Но, хватка, надо сказать, у нее железная. Никаких абортов, никаких отступных – только свадьба. Ну, ее можно понять: почему бы не выйти замуж, чтобы идиот всю жизнь тебя обеспечивал? Тут и родить не жалко, оно того стоит. Как я орал… Аж голова разболелась, но что толку? Виноват ведь, все время с ней проводил – не успела б у другого залететь. Пришлось жениться, Эдик. Как приличному мужчине.
Он грустно замолчал, и я легонько похлопал его по плечу. Мне было его жаль.
– Ребенок ведь не виноват. Его тоже не спросили, – улыбнулся я. – Ты ведь любил ребенка?
– Знаешь, сначала я искренне недоумевал, по какому праву это вопящее существо отнимает львиную долю моих нервных клеток? Почему оно теперь живет в соседней комнате и каждую ночь не дает мне спать? Не слишком ли высока цена за сиюминутное удовольствие, которое стало роковой ошибкой?
Я пожал плечами. Действительно, стоит ли это наслаждение такой расплаты?.
– Думаю, тебе приходилось все же не так сложно, как жене, – бодро предположил я.
– Ха, наивный! – Скривился Виталий. – Наверное, я чем–то сильно не угодил Богу, и ему показалось мало наказать меня порванным презервативом. Он, вдобавок, дал моей жене железные нервы и крепкий, здоровый сон, который вряд ли в состоянии потревожить даже артобстрел.
Я сдавлено хихикнул, понимая неуместность смеха и трагичность ситуации. Но Виталик покосился на меня и улыбнулся:
– В общем, как–то раз пришлось особенно плохо. Марина спала мертвецки, а я ужасно устал в офисе, и от переутомления никак не мог уснуть, ну и Игорь, конечно, не дремал. Я пытался разбудить эту сучку, но она только перевернулась на другой бок, а ребенок захлебывался воплем. Тогда мои нервы не выдержали, я вскочил и ворвался в детскую. Мегаваттный крик просто добивал. Я хотел одного – придушить этот источник шума и выспаться, наконец, за последние несколько месяцев!
Он сделал паузу, виновато пряча глаза. Я с нетерпением ждал продолжения.
– Не помню уже, что я хотел в том безумном состоянии, но я схватил ребенка на руки, случайно встретился с ним взглядом и замер. Стоял, как истукан, и со стороны, наверное, выглядел по–идиотски. Я просто вдруг увидел его глазки, и они были похожи на мои. Увидел его длиннющие черные ресницы, загнутые почти до бровей и мокрые от слез. Он на секунду замолчал, а потом тихонько завыл, и я подумал про себя: «Ну и сукин же ты сын, Виталий! Это же твой ребенок, твой! Это же половина тебя, падла ты бесчувственная! Он же не от скуки орет, а потому что ему плохо, плохо, а ты хочешь спокойно спать и больше не о чем не думать, эгоист чертов» Я прижал к груди этот теплый комок и неумело попытался убаюкать, но проблемы оказались посерьезнее. Тогда я осторожно опустил его обратно в кроватку, вихрем подлетел к Марине и за руку выдернул ее из–под одеяла. Думаю, что проснулась она только в детской, куда я ее приволок. Она механическими движениями перепеленала сына и ушла досыпать, а я внимательно наблюдал за ее действиями, впервые, пожалуй, за всю недолгую жизнь этого крошки. Я снова взял его и, прижав к себе, стал ходить по комнате, укачивая. И только тогда, Эдик, отчетливо понял, что в этом мире я больше не один. Что появилась родная мне по крови душа, за которую я в ответе. И я с тех пор ни разу не назвал сына ошибкой. Что–то такое понял в ту ночь, что–то, что Марина так и не поняла до сих пор…
Он замолчал, я тоже не находил слов. И без них все было ясно.
– Знаешь, – смутился вдруг он. – Я потом недели две себя бабой чувствовал, вон, мол, материнский инстинкт проснулся! А потом разозлился сам на себя за эту глупость: ну почему, если есть женщины, у которых этот инстинкт не включился, не может быть мужчин, которые осознали всю глубину и ответственность отцовства?
Я согласно кивнул.
– Прошло уже пять лет, а я с каждым днем люблю этого сорванца все сильнее! И, знаешь, ребенка ведь не обманешь. Слово «папа» для него – это целый мир, а «мама» – пустой звук…
Я улыбнулся и решился спросить:
– А почему же ты развелся?
– Не имеет значения, Эдик, извини, – помрачнел он, и мне стало неловко. – Могу только сказать, что для того, чтобы сына отсудили мне, я потратил на взятки целое гребаное состояние! Но деньги – это пыль, главное, что своего я добился. Однако мать, конечно, все равно имеет кучу прав. Вот и сейчас увезла его на море, и я не мог запретить…
– Это ведь ненадолго, – робко предпринял я попытку его успокоить. Он улыбнулся и кивнул головой:
– Конечно! В мои планы входит и вовсе лишить ее родительских прав. А пока пусть тешится неведением и думает, что ей все можно.

Вот так мы и отдыхали: спали, ели, загорали, купались и гуляли. Я принимал процедуры, чтобы подлечить свои расшатанные потерей матери нервы. Мое здоровье окрепло, и в санаторском спортзале я с удовольствием изматывал себя тренировками. Иногда, от скуки, ко мне присоединялся Виталик, и не было более приятных мгновений, чем украдкой разглядывать его обнаженное до пояса, мускулистое тело, лоснящееся от пота. Затем мы мчались на пляж, смывали с себя усталость и бродили по аллее.
Мы переговорили обо всем. О жизни, об увлечениях и мировоззрении, иногда плавно соскальзывая на темы, для двух парней, в общем–то, запрещенные. Я относился в эти моменты к разговору очень осторожно, подозревая, что Виталий просто ловит меня на провокацию. Меня это откровенно бесило, но потом и я стал чувствительно подкалывать его: невзначай ссылался на чью–то гомосексуальную биографию, высказывал различные предположения, вспоминал анекдоты и внимательно смотрел на его реакцию. Он был спокоен и невозмутим, и я начал подозревать, что он не так прост, как хочет казаться.

Вечером, уже ближе к концу заезда, после ужина, я вышел на улицу и, присев на лавочку, закурил. Виталий поднялся в номер переодеться, и я решил подождать его здесь. Сегодня он был в особом ударе и просто достал меня своими остроумными шуточками. Пришла мысль во всем ему признаться, ответить, наконец, на каверзный вопросик прямо, что девушки у меня нет, а мой последний парень исчез в неизвестном направлении три месяца назад. Я грустно вздохнул.
Виталик легкой походкой сбежал с крыльца и, улыбаясь, приблизился ко мне.
– Чего развалился как крутой босс? Поднимай зад – пошли на причал.
Я рассмеялся и встал.
Солнце садилось, и закатный свет был на редкость мягким и оранжевым. Мы шли, как обычно беззлобно подтрунивая друг над другом.
– А ты когда-нибудь смог бы поцеловать парня? – неожиданно спросил Виталий.
Его совсем уж откровенный вопрос чувствительно задел меня и я, резко остановившись, посмотрел ему прямо в глаза:
– Виталий, ты хочешь знать, гей ли я? Ну так спроси прямо, к чему эти детсадовские уловки? Давай называть вещи своими именами.
– Эй, Эдик, ты что? – Удивленно и примирительно произнес он, не ожидав, что я обижусь.
– Да, я гей, Виталик. Я гей. – Злобно сплюнув, быстрым шагом пошел вперед, оставив парня стоять в недоумении.
– Да подожди ты, Эдуард! Не спеши, – он догнал меня и снова шел рядом. – Не бойся, морду бить не буду, – усмехнулся, покосившись.
– Только попытайся – отхватишь, – возмутился и оскалился я. Он в знак примирения приобнял меня за плечи:
– Ну, ладно тебе, не рычи. Надеюсь, не очень жалеешь, что разоткровенничался?
– А чего мне жалеть? – Пожал плечами. – Я сам с собой живу в гармонии, тебе ее не нарушить.
– Молодец, – улыбнулся Виталик, все еще не убирая руку с плеча. – Знаешь, я вполне нормально отношусь к геям… Может, расскажешь, как это: секс с мужчиной?
По его вспыхнувшим глазам я сделал удивительный вывод: парень мечтает попробовать это сам. Он не боится, нет, такие, как он, ничего не боятся. Он ждет удобного случая.
Криво усмехнувшись, я свел разговор на нет и, сославшись на головную боль, вернулся в номер. Еще немного – и я сам предложил бы себя в роли сексуальной игрушки.

На следующий день мы вели себя, как ни в чем не бывало, только подколов и шпилек больше не было. Виталик утром дал мне понять, что рад меня видеть, я ответил ему тем же.
Целый день я провалялся на пляже, иногда засыпая, и даже отказался идти в спортзал. На меня напала какая–то апатия: не хотелось шевелиться, дышать, встречаться взглядом с волшебными глазами Виталия. Целый заезд я держал его на дружеской дистанции, а за два дня до отъезда он эту преграду сломал. Я был зол на весь мир.
Вечером мы собрались в моей комнате, чтобы поиграть в карты.
Виталий, по обыкновению, был разговорчив и весел, но я нутром чувствовал возникшее между нами напряжение. Чтобы не усугублять ситуацию, я всецело погрузился в игру.
Выиграв очередную партию, весело швырнул ему колоду и засмеялся:
– Шурши, слабак!
Он как–то странно на меня посмотрел и елейным тоном переспросил:
– Ах, шурши?
В мгновение ока, отбросив карты на пол, мы сражались в шуточной борьбе. Я не особо старался победить, и Виталий, оказавшись сверху, держал мои руки и не давал шевельнуться. Наши взгляды встретились, и шутка перестала быть шуткой. Он приблизил свое лицо и осторожно коснулся губами моих губ.
– Ты соображаешь, что делаешь? – Севшим голосом осведомился я. Мне было жаль этого хорошего парня, который балансировал на самом краю гомопропасти, и мог по неосторожности туда свалиться. Я не хотел, чтобы он всю жизнь жалел о своем поступке.
Вместо ответа Виталий снова меня поцеловал.
– Ты с ума сошел. Прекрати, пока еще не поздно. Никто не узнает, обещаю…
– Да, я сошел с ума. И уже поздно. – Хрипло прошептал он.
Он сорвал с меня футболку, я спрятал от греха подальше свои очки. Он жадно ласкал мою шею. Сопротивление моих штанов Ому даже не снилось.
Все получилось как-то само собой, не подчиняясь нашему здравому смыслу.
Немного восстановив силы, Виталий, сославшись на поздний час, поспешил к себе, а я закурил прямо в постели.

Утром, собираясь идти на завтрак, я встретился в коридоре блока с Виталиком. Он был одет по–городскому и держал в руках какую–то папку.
– Доброе утро, – улыбнулся я.
Он окинул меня взглядом с ног до головы и хмуро кивнул в ответ на приветствие. Меня, честно говоря, покоробило: вообще–то вчерашнее происшествие было его инициативой.
– Я на работу, – сообщил он.
– Скатертью дорога, – развязно дернул я плечом и неспеша двинулся по коридору этажа. Где–то на лестнице он меня обогнал и, не глядя, продолжил свой путь. Я держался независимо, но в душе было горько и обидно.
Вкусный завтрак не лез в горло: не было аппетита. Оставив практически нетронутую еду, я вышел на улицу. Светило одурманивающее, яркое солнце, и блеск реки так и манил на пляж, но я развернулся и пошел совсем в другую сторону. Еще ребенком исследовал все окрестные дороги и теперь, ностальгируя по былым временам, решил повторить маршрут.
Сначала пришел на причал. Кучи рыбаков обсели его со всех сторон, и мне толком не удалось подойти к ласковой глади воды, под которой скрывалась черная глубина. Постояв на вышке и задумчиво поглядев на прекрасный пейзаж, который не задел мою душу, я двинулся дальше.
Прогулялся по дачному поселку: как можно в трезвом уме и твердой памяти добровольно обрекать себя на муки огорода? Никогда не понимал дачи… Хотя люди за заборами были вполне довольны жизнью.
Становилось жарко. Я снял футболку и обувь: мой путь лежал через поле. Отчего–то безумно захотелось посетить детский лагерь в десяти километрах от санатория. Я, недолго думая, направил свои стопы по шоссе.
Солнце палило нещадно и пришлось одеться, чтобы не сгореть. Дальше нужно перейти три поля, снова оказаться на расплавленном асфальте и только потом на горизонте появится лагерь. Я мужественно преодолел все преграды, особенно скошенное пшеничное поле – на каждом сантиметре острая стерня врезалась в ступни, но я здорово натренировал ноги, ходя босиком, и почти не чувствовал боли.
Подойдя к лагерю, ясно понял, что на обед безнадежно опоздал. Но не это меня волновало – я практически бегом бросился на пляж, на ходу срывая с себя одежду. Оставив вещи на песке, с разбегу нырнул в восхитительно прохладную воду. Казалось, при соприкосновении с кожей, вода начинала интенсивно испаряться: жара стояла ужасная. Оставив на поверхности лишь ноздри, я впитывал в себя живительную влагу.
Вдоволь накупавшись и остыв, я тщательно намочил футболку, чтобы еще хоть какое–то время обратного пути не мучиться от зноя. Проходя мимо одного из корпусов лагеря, я заметил термометр и присвистнул – температура приближалась к отметке тридцать семь. Вздохнув, легкой трусцой отправился в родной санаторий.
Спустя вечность, попав на территорию, я первым делом рванул к реке и повторил водные процедуры. Остыв, едва дотащился до своего номера и без сил рухнул на кровать. Обед закончился час назад, но есть не хотелось. Я заснул, не успев толком осознать, как же устал.
Проснулся перед ужином, что меня вполне устраивало. Умывшись холодной водой, почти бегом спустился по лестнице и влетел в столовую. Виталия не было.
Я проглотил свой ужин, так и не поняв, что же съел. Затем, без зазрения совести, так же поступил и с порцией Виталика. Затем, скромно потупив глазки, попросил добавки у официантки. Умяв, таким образом, три тарелки, я понял, что день прожит не зря.
Только выйдя во двор, вспомнил, что мы с Виталием теперь больше не друзья. Я грустно побрел на пляж и, оккупировав один из ближайших к воде грибков, сел. Восхитительно красивый противоположный берег, садящееся солнце, легкая рябь… Я, наверное, чувствовал бы себя умиротворенно, если бы не сидящая в мозгу, словно заноза, мысль о прошлой ночи.
– Вот ты где! А я тебя искал, – легкие пальцы, пробежав сзади по моей шее, потрепали волосы. Я не обернулся. Виталик сел на скамью рядом. – Привет.
– Привет, – спокойно ответил я. – Как поработал?
– Хреново, – усмехнулся он и мгновенно посерьезнел. – Знаешь, Эдуард, ты не обижайся, что я утром был такой хмурый. Полночи не спал: мне необходимо было разобраться в себе.
– И уехал ты на целый день, чтоб меня не видеть? – Пожал плечами я.
– Так нужно было, пойми, – терпеливо объяснил он, все еще поигрывая моими волосами. – Здесь я ни к чему бы не пришел. Мне необходимо было уединиться.
– Понимаю, – ответил я, мягко высвобождаясь от его руки. – Не переживай – я даже случайно не упомяну о вчерашнем. Просто забудем, и все.
Он задумчиво посмотрел вдаль, и багровый диск солнца отразился в его карих глазах, подсвечивая их совсем уже нереальным светом.
– Если бы все было так просто, Эдуард… – наконец, произнес он. – Мне понравилось, и я безумно тебе благодарен: это были принципиально новые ощущения. Но…
Я искренне ему сочувствовал. Пару лет назад меня тоже тянуло к запретному плоду, а потом, наутро, я горько расплачивался утраченным достоинством.
– Виталик, это пройдет. В конце концов, все приедается. Забудь и верни лучше жену.
– Что ты несешь? – Разозлился он. – Вернуть эту шлюху, которая трахалась на чужой квартире с каким-то жидом, заперев моего сына в соседней комнате? Эдик, не советуй, если чего–то не понимаешь!
Я, сам того не ожидая, узнал причину их развода. Стало неловко, будто подсмотрел в замочную скважину: видимо, эти слова сорвались у Виталия нечаянно.
– Виталик, если мы сейчас не остановимся, то расскажем друг другу много такого, о чем потом будем жалеть.
Я встал и, не оборачиваясь, пошел в номер, устало опустился на кровать и сунул в уши наушники. Музыку громче, чтобы не слышать собственных мыслей – и пусть хоть пожар…
Стало совсем темно – видимо, несколько песен я проспал. Убрав плейер, разобрал кровать, разделся и собирался лечь, но в дверь тихо постучали. Чертыхнувшись, я натянул джинсы и отпер замок. Виталий вошел без приглашения и устроился на стуле.
– Не могу спать. Такое ощущение, будто мы не договорили. И о словах своих я не жалею, не беспокойся.
Я опустился на кровать. Он сел рядом и обнял меня за плечи.
– Ты мучаешь не только себя, но и меня, Виталий. Для тебя ведь все это игра…
– А для тебя разве нет?
Я понял, что сказал непростительную глупость. Криво улыбнувшись, поправился:
– Для нас обоих это просто игра. Стоит она твоего самоуважения?
Горячие губы коснулись моей шеи, и сердце едва не выпрыгнуло из груди. Я потерял голову от его ласк, и вся воля девалась неизвестно куда.
На этот раз между нами все было серьезно, и только лишь оральными ласками не обошлось. Мы хотели друг друга, просто до безумия.
Парень двигался во мне, наращивая темп, и горячая жидкость, пульсируя, наполнила его латексный чехол. Терпеть не могу эту дрянь, но без нее заниматься любовью легкомысленно и опасно.
Свалившись рядом, он тяжело дышал. Я чувствовал, что сил во мне не осталось: поход черт знает куда, продолжительные заплывы, а теперь еще и секс. Но спать не хотелось.
– Все нормально, Эдик? – Восстановив дыхание, спросил Виталик.
– Вполне, только твой локоть на моем горле слегка портит картину.
Мы лежали в одной кровати, обнявшись, словно чинная сложившаяся пара. Не хотелось думать, что завтра нужно уезжать домой. Что там меня уже заждались проблемы, например, нужно хоть немного обновить гардероб, а на это денег совсем не осталось, и придется срочно искать работу либо месяц не есть… Папин денежный перевод придет только в середине сентября.
– Эдуард? – Прошептал Виталик. – Можно задать нескромный вопрос?
– Ну, давай. – Меня позабавила его робость.
– У тебя были девушки?
– Конечно, – улыбнулся я. – Сначала у меня были только девушки, а потом…
– Когда ты лишился девственности?
– Это что – допрос? – Усмехнулся я. – В пятнадцать лет. С одноклассницей…
…Конец школьной дискотеки. Мы с парнями курили, прячась за угол здания. Девчонки хихикали и обсуждали танцы на крыльце.
Кавалеры провожают дам домой. Я положил глаз на свою одноклассницу Алиску, с которой танцевал большую часть вечера. Она стояла в самой большой компании и то и дело заливалась звонким смехом. Я неспеша подошел к ним и в наступившей гробовой тишине проговорил:
– Алиса, можно тебя проводить?
Она смутилась и сделала вид, что не расслышала вопрос. Со всех сторон раздалось сдавленное шушуканье. Что за народ эти девчонки?! Только бы посплетничать! Я повторил.
– Хорошо, Эдик, спасибо.
Мы удалялись со школьного двора, освещенные любопытными и завистливыми взглядами, словно прожекторами. Я знал, что половина парней из нашего класса были не прочь приударить за Алиской. Да и мне многие девушки строили глазки.
Мы шли по пустынным улицам и молчали, будто незнакомцы. Я не знал, как напроситься к ней в гости, а она не знала, как меня пригласить.
– Вот мой подъезд. Спасибо, что провел, Эдик.
Она скромно опустила глаза. Я, назло собственной неловкости, решительно шагнул к ней ближе и, обняв, поцеловал. Она для приличия слегка побрыкалась, но потом неумело ответила на поцелуй: у меня уже имелся кое–какой опыт после летнего лагеря.
Через пять минут я уже откровенно лапал ее, и она не сопротивлялась.
– У тебя родители дома? – Хрипло спросил я, вспоминая, что они у нее часто мотались по командировкам.
– Нет, – пискнула Алиска. – Только старенькая бабушка.
Мы, взявшись за руки, взлетели на третий этаж и уединились в ее комнате.
Я хотел раздеть Алиску медленно, чтобы насладиться ее стыдом, но это мне не удалось, и через минуту мы были полностью обнаженные. Друг другу в глаза мы не смотрели.
– У тебя есть… эти?..
Она залилась краской и не смогла выговорить интимное слово. Как хорошо, что я сегодня взял их с собой, а ведь все могло обломаться.
Она извивалась подо мной, словно змея, и постоянно вскрикивала: «Больно!», но я, придавив ее всем своим весом, лишал нас обоих невинности. Процесс не занял и десяти минут.
Я быстро оделся и помог одеться ей.
– Алиска, не плачь, – ласково прошептал, обнимая ее за плечи. Она, свернувшись клубочком, положила голову мне на колени. Из фильмов я знал, что сейчас полагается закурить, но курить совершенно не хотелось. Не хотелось строить из себя крутого. Я успокоил девчонку, попрощался и, слава Богу, незамеченный бабушкой, вышел из квартиры.
Утром, когда вошел в класс, глаза Алисы вспыхнули каким–то невиданным огнем, и она предложила сесть рядом. О нас уже успели пойти слухи, но я плевать на них хотел: глаза девушек еще никогда не светились так в мою честь.
Но вскоре она с родителями переехала в другой город. Я забыл ее спустя неделю…
…–Мило, – прокомментировал Виталий. – Да ты герой–любовник.
Я хмыкнул:
– На нехватку любви не жалуюсь.
– А как ты переключился на парней? – Лаская губами мое ухо, спросил он.
– После Алиски было много девушек, и одиноким я себя не чувствовал. Но в какой–то момент – мне было лет семнадцать – я ощутил, что чего–то не хватает. Не особо в себе копался, и все время пытался отогнать это назойливое ощущение. Пока однажды в голове не возникла четко оформившаяся мысль: «Хочу попробовать секс с парнем». Поверь, я долго взвешивал все «за» и «против». Часами лежал на диване и обдумывал этот вопрос, но страха не было. Благо, Интернет большой и геев там не меряно. Встретился с одним, с другим… Потом вживую знакомился. И завертелось…
Мы немного помолчали, и я пробормотал:
– Одно хорошо: моя бедная мама умерла, не зная, что вытворяет ее непутевый сын…
– За что ты казнишь себя, Эдуард? – Сочувственно спросил Виталик.
Хотелось ответить: «Через пару дней ты станешь казнить себя так же», но я промолчал.
Мы уснули вместе, не разжимая объятий.