Ты лежишь, подмяв под себя одеяло и, наверно, сопишь. Я не слышу – в моих наушниках совсем другие мотивы. Твой телевизор что-то рассказывает монотонным голосом, и иногда я выхватываю слово или фразу сквозь музыку. Даже странно, что я их понимаю. И тут же забываю. Так всегда: у тебя телек, у меня – ноут. Мы давно и правильно разделили имущество. Твой экран мерцает неровными вспышками, мой – ровно светится холодным неярким светом. В темноте мне плохо видно клавиатуру, и я иногда попадаю мимо клавиш. А ты спишь, обняв подушку.
Разглагольствующий ящик обрывает себя на полуслове, и в комнате становится еще темнее. Ты ворочаешься, и теперь я слышу, что дышишь ты очень тяжело. С сомнением смотрю – может, температура? – и рассеянно вспоминаю, куда ты положил парацетамол. Ты же говорил мне, когда принес его из аптеки. Я всегда обо всем забываю. А ты вдруг выгибаешься и стонешь, и подушка, которую ты прижимаешь к себе, к своему лицу, не в силах совсем заглушить этот мучительный стон. Я отворачиваюсь. Я же все понимаю. «Ден…» - шепчешь ты. А я морщу нос и щелкаю по регулятору громкости. На полную. Чтобы не слышать. Но все же слышу.
Ты думаешь, что я ни о чем не догадываюсь. Ничего не понимаю, когда открываю дверь и вижу на пороге это светловолосое нечто, которое смущенно здоровается и спрашивает, дома ли ты. Я улыбаюсь ему и говорю, что ты дома. И он не знает, что краем глаза я ловлю его счастливую улыбку. Он думает, что я уже отвернулся. А ты выходишь из комнаты и прислоняешься к стене. И смотришь заговорщицки. Откуда я это знаю? Наверно, чувствую.
Ты же все-таки мой брат.
А потом вы идете на кухню и смешно болтаете о каких-то девчонках. И понятия не имеете о том, что я вижу, как он на секунду ловит твои пальцы своими. И сжимает. А ты резко поворачиваешься и быстро проводишь губами по его щеке. Нет-нет, я ничего не замечаю. Я готовлю чай нам всем – себе…и вам.
Какой же ты у меня все же глупый. Маленький и глупый. Все эти ваши смешки в ванной, когда вы вместе идете мыть руки, ваши переглядывания и пинки по столом, молниеносные сборы на улицу – и поцелуи в парке. Ты не знаешь, что из окна прекрасно видно вашу любимую скамейку. Ты об этом и не задумывался. Да и кто будет разглядывать вас в темноте.
Ты вдруг просыпаешься и таращишься на меня в темноте. А я стучу по клавиатуре, чуть ли не носом уткнувшись в текст. Я же ничего не видел. Спи, братишка.
Тебе неоткуда знать, что в твоем возрасте я тоже не приглашал на свидания девчонок. И тоже стонал в подушку. Но я был один, и некому было исподтишка наблюдать за мной по ночам.
Не спрашивай меня, как все было и как есть сейчас. Я же не спрашиваю тебя, почему ты так упорно скрываешь от меня Дена. Точнее – вас с Деном. Ты боишься, да? Боишься, что я буду молчать сутками и хмуро таращиться в стену мимо тебя. Я иногда так делаю, когда мы ссоримся. Ты тогда ходишь притихший и стараешься не греметь на кухне посудой, а я с остервенением барабаню по клавиатуре. Ты не любишь ссориться и по-детски тяжело переживаешь мое молчание.
Почему я не освобожу тебя? Почему не скажу, что обо всем знаю и даже не собираюсь злиться и осуждать тебя? Не знаю. Мне кажется, я немного боюсь того, что может вырваться помимо воли.
Я люблю тебя, братишка.