Пролог
Депрессия накатывает неожиданно, никогда не предупреждая о начавшемся наступлении заранее. И каждый раз мы так безуспешно ищем её причины. А их нет. Потому что всё это – лишь сошедшееся воедино нити реальности, событий, случайных встреч и промахов, солнечных золотистых лучей или низких тяжёлых грозовых туч. Это – напряжение нервов, осторожные прикосновения и резкие слова. Порывы ветра за окном, головная боль и прочитанные накануне строки. А ещё это – воспоминания. Давние и не очень. Звуки внешнего мира и биение собственного сердца. Нам никогда не понять причин депрессии, это за гранью нашего сознания. Просто есть одна единственная точка, пункт, где сошлись все её факторы, платформа, фундамент для её возникновения...
Я знал, что моя депрессия началась. С утра всё было так прекрасно, я чувствовал радость свою и окружающего мира каждой клеткой, но с наступлением темноты пришла ОНА.
Когда сидишь, окутанный сизыми сумерками, притянув колени к груди, и почти ни один звук не проникает в твоё уединение из внешнего мира, мысли одолевают сильней. Склонив голову, я смотрю на бледные звёзды, вспоминая один такой давний вечер. Много лет назад я сидел на подоконнике маленького окна, только совсем в другом доме, где, возможно, мне посчастливилось найти ласку и заботу, и та же боль вновь разрастается внутри, хотя я и знаю прекрасно, что никто ни в чём не виноват. В тот вечер я касался стёртых струн старой гитары осторожными пальцами, слушаю её тихую песню, созданную специально для меня.
За дверью – шаги Шенна. Он никогда не войдёт ко мне, если дверь закрыта, потому что лишь в такие минуты странного отчуждения или грусти я замыкаюсь в этих стенах, стараясь сжать мир лишь до такого маленького пространства. Шеннон знает, что нельзя врываться в эту комнату, когда я так тихо сижу в этой вечерней полутьме, разбавленной светлыми пятнами света фонарей. Он знает всё, но он волнуется за меня, поэтому я сейчас и слышу мерный ритм его шагов. Из угла в угол. От окна к двери. Он ждёт, и он грустит точно так же, как и я, потому что моя боль – его, наши мысли – общие, потому что он чувствует меня, словно я сейчас там, рядом с ним, хватаюсь за его руки в отчаянии. И я слышу, как он тихо шепчет: «Всё будет хорошо»
1.
Констанс не бросала мужа. Это он отказался от неё, что само по себе было ужасно, а, учитывая то, что женщина была беременна, так ещё и подло. Однако она восприняла это как должное, ибо жизнь с этим человеком лишала её главного – самоуважения. И развод для неё был лишь результатом восстания её природной гордости и человеческого достоинства. Прекрасно понимая, что одной ей придётся совсем не сладко, Констанс всё же надеялась на то, что Бог не оставит её в трудную минуту. Уповая на Господа, она торжественно поклялась стать для своего ребёнка лучшей матерью на свете, отдавая то немногое, чем она безраздельно владела – любовь и заботу.
Её мать была шокирована таким поворотом событий, но женщина поспешила успокоить её, одновременно подавляя вспышку страха и в себе. Нельзя так волноваться в самый важный период жизни, это могло бы плохо сказаться на здоровье будущего малыша.
Месяцы ежедневных тревог и отвратительного самочувствия длились и длились, тянулись, словно резиновые, но, просыпаясь каждое новое утро, Констанс благодарила небо. И, радуясь весеннему солнцу, она смотрела в даль, где сходились небо и земля, тихо напевая песенку о том, как прекрасна жизнь. Она никогда не верила в эти слова, и с каждым годом ещё более убеждалась в их лживости, но почему-то именно сейчас она чувствовала, что нет ничего правдивее.
Стояло начало марта, когда в один из его тёплых дней Констанс испытала жгучую, сводящую тело судорогой боль, которая разрывала изнутри. К счастью, её мать была поблизости, и она срочно позвонила в больницу, откуда всего через четверть часа приехала машина скорой помощи.
Боль вынуждала плакать, а Констанс считала это слабостью, даже для женщины. Поэтому она лишь стискивала зубы, не позволяя стонам вырываться наружу. Несколько слезинок всё равно прокатилось по её щекам, оставляя на коже влажные блестящие дорожки.
В больнице были удивительно белоснежные стены и бельё, Констанс было даже немного стыдно, когда кровавые пятна расцвели на льняных простынях, словно экзотические цветы. Ослеплённая болью, она вдруг вспомнила огромное маковое поле в деревне, где она провела детство. Цветы были яркие, словно свежая кровь, например, из нечаянно порезанного пальца. Они пахли волшебно, одуряюще... Маковое поле исчезло в чёрной пропасти меркнущего сознания.
Когда женщина очнулась, то с удивлением осознала, что тело её успокоилось. Отголоски недавней боли всё ещё сквозили временами в мышцах от неосторожного движения, но общее самочувствие было неплохим. В палате было тихо и пустынно, но через мгновение дверь приоткрылась, и вошла девушка в халате медсестры. В её руках был кричащий маленький свёрток.
- Дайте! Дайте сюда! – с неожиданным волнением потребовала Констанс, протягивая к свёртку руки.
Девушка немного растерянно передала ей ребёнка.
Он был маленьким, с тёмным пушком на голове и удивительными пальчиками с крохотными ноготками. Констанс никогда не видела новорожденного ребёнка. Конечно, у её знакомых были дети, но они виделись раз в год – сначала маленькие весёлые сорванцы, которые вдруг совершенно внезапно превращались в приятных молодых людей и девушек, со смехом выслушивавших её рассказы о том, какими они были в детстве. И теперь она держала это по истине чудесное создание на своих руках, вглядываясь в его немного удивленные серо-зелёные глаза, запоминая каждую чёрточку, впитывая до последней капли это удивительное ощущение... Это был её ребёнок, не какой-то там абстрактный малыш, родившийся у сестры знакомой её матери, а её собственный, такой реальный, её родная кровь и плоть.
Матери Констанс разрешили навестить дочь и внука через день. А ещё через неделю они отправились домой.
2.
Констанс не собиралась советоваться с кем бы то ни было по поводу имени для своего сына. Она давно всё придумала, поэтому назвала ребёнка так, как и хотела – Шеннон. Она никогда не раздумывала над тем, откуда она взяла это имя, но в первый же день, когда Констанс узнала о беременности, это имя возникло само собой, словно так оно и должно было быть. Она звала сына коротко – Шенн, и ей нравилось, как это звучит. Шенн – её казалось, что малыш уже начал понимать, что означает это слово, Констанс словно видела в его глазах огонёк понимания, когда она называла его по имени.
Дни теперь были наполнены не бесконечно длившимся ожиданием, а приятными хлопотами и суетой. Теперь Констанс было всё равно, что происходит там, за стенами детской, ей был важен только её собственный мир, который она создала своими заботливыми руками. Бывший муж платил ей алименты, которые она полностью тратила на своего сына. Иногда денег не хватало, но мать помогала ей, когда было совсем тяжело. И, в общем, всё было хорошо. Констанс начала работать через четыре месяца после рождения сына, но она старалась проводить с ним всё свободное время. Когда уходила нанятая ей няня, она играла с сыном, по-детски радуясь его успехам, его первому слову (которым, конечно, стало слово «мама»). У них был свой собственный язык, понятный только им двоим, и собственный мирок.
***
Шеннону исполнился год, когда в один из вечеров Констанс смотрела благотворительную передачу о детях-сиротах, содержавшихся в детских домах. Ей было жаль этих малышей, но ничего для них сделать она не могла, потому что была совсем не богата, да и одинока. Но в этот вечер её сердце не выдержало: на экране работница дома ребёнка держала на руках очаровательного малыша, которому было от силы три месяца. Констанс не могла оторвать взгляда от его больших, ярко-голубых глаз, полных изумления и любопытства. Он смотрел на мир, словно на нечто невероятное, хотя этот же самый мир отверг его, так жестоко обидев в самом начале его жизненного пути. У мальчика не было имени, только фамилия от матери, которая умерла при родах. Очевидно, что отца его так и не нашли. Констанс судорожно схватила трубку, набирая телефон, возникший на экране. Это создание покорило её с первого взгляда. Бросив взгляд на сына, сидевшего на полу с игрушками, она на миг задержала дыхание: Шеннон, не отрываясь, смотрел на экран телевизора, его взгляд был устремлён на ребёнка, который, смеясь, пытался отобрать у женщины погремушку.
- Да? – ответил голос на том конце провода.
***
Разговор с матерью был не из лёгких: она никак не могла понять, с чего Констанс вдруг сорвалась с места и стала звонить в этот детский дом, если у неё есть собственный сын. Констанс, теряя терпение, пыталась объяснить, что всегда мечтала ещё об одном ребёнке, говоря, что Шенну будет гораздо веселей, если у него появится братик. Мать возражала: мол, нельзя осчастливить весь мир. Тогда Констанс, перед тем, как громко хлопнуть дверью, сказала, что попытается сделать счастливой хоть маленькую его часть.
Констанс понимала, что прокормить двоих будет куда как сложней, но голубоглазое чудо захватило её сердце в плен, поэтому она, схватив за руку Шенна, поймала такси и поехала прямиком оформлять усыновление.
Бюрократическая волокита продолжалась шесть часов. Констанс чувствовала себя, словно на допросе, когда нужно было дать отчёт о доходах, семейном положении и алиментах. Уже около десяти вечера вконец вымотавшаяся женщина с годовалым ребёнком, который хоть и устал, но держался молодцом, ворвалась в здание детского дома, где её уже давно ждали.
Констанс назвала своего второго сына именем, вычитанным в статье о Библии. Джаред – это имя имело латинские корни, поэтому Констанс, всегда тяготевшая к подобному, остановилась именно на нём. Странно, но первое время женщине казалось, что это имя совершенно не подходит ребёнку, но спустя некоторое время настолько привыкла к нему, что эти два понятия – Джаред и маленький человек, носящий это имя - стали неразделимы.
Шеннон проявлял большой интерес к брату. Он любил наблюдать за ним, играл и даже напевал что-то. А Джаред внимательно слушал эти милые глупые песенки, словно пытаясь понять.
Констанс привыкла к тому, что ей приходится работать усерднее, а есть меньше, потому что она тратила все свои деньги на то, чтобы прокормить детей. Она страшно уставала порой, но никогда не показывала этого окружающим. Вскоре мать нашла ей работу далеко от дома, поэтому семье пришлось в спешном порядке переезжать. Хотя, Констанс почти никогда ни о чём не жалела, тем более что теперь у неё появилось намного больше возможностей, потому что город был больше и рабочие руки требовались везде. Она даже стала брать заказы на дом, за что получала дополнительную плату. Жизнь налаживалась, и она была счастлива.
3.
Время текло быстро, словно вода, Констанс с сыновьями переезжала из города в город, в поисках себя. Очередная работа не приносила ей удовлетворения, она бросала всё и тратила последние доллары на билеты до следующего пункта их остановки. Её мать осталась в Луизиане, потому что давно поняла, что за дочерью ей не угнаться. Изредка Констанс звонила сообщить, что всё в порядке. Как ни странно, но ей по душе был кочевой образ жизни, словно она с самого начала была создана для этого. Она всегда стремилась узнать о мире больше, хотя, конечно, у неё не было возможности выехать за пределы Соединённых штатов. Города и их жизнь, насыщенная, полная событий, или же спокойная, текущая вяло, словно пересыхающий ручей, мелькали, словно в калейдоскопе. Время неслась вперёд с удивительной скоростью, дни сменяли друг друга. Констанс встречала великое множество людей. Кто-то казался ей её единственной любовью (она опровергала свои собственные утверждения рано или поздно), с кем-то ей удалось подружиться, а кто-то стал врагом на всю жизнь. Так или иначе, она двигалась, развивалась, никогда не оставалась на новом, только что достигнутом уровне, всегда стремясь к чему-то большему. Её захватил этот вихрь, в который она бросилась, не раздумывая, вместе со своими детьми.
Ради этого Констанс даже отказалась от своей давней мечты – стать цирковой артисткой, она понимала, что в данный момент у неё нет возможности для свободного творчества. Но это не мешало ей общаться с людьми сферы искусства, всевозможных её областей, что действительно доставляло ей удовольствие. Эти люди приходили и уходили, но они всегда оставляли в её доме частицу себя – в картинах, написанных маслом, в старых музыкальных инструментах, в любой вещице. Выехав из Луизианы с едва заполненной сумкой, теперь Констанс могла похвастаться внушительных размеров багажом. Временами ей казалось, что её уже знают по всей стране, потому что в каждом штате, в каждом городке у неё были знакомые и даже друзья.
Констанс радовалась любым успехам своих сыновей: первым шагам младшего, первому рисунку старшего. Она никогда не старалась разграничить весь мир на чёрное и белое – плохое и хорошее. Она знала, что так не бывает. Что под маской доброты может скрываться коварство, что чёрствость – лишь внешняя оболочка золотого сердца. Её сыновья должны были сами узнать всё это, потому что порой сложно объяснить словами. Констанс давала им свободу, наблюдая, как они познают мир.
Дети были очаровательны – старший, Шенн, упитанный мальчуган с серьёзными глазами, был очень добрым, отзывчивым человечком, и Констанс искренне радовалась этой доброте. Младший, Джаред, - искры в голубых глазах, широкая, открытая улыбка и добрая душа. Хоть он и не был по-настоящему родным для Констанс, она любила его больше жизни, словно в его венах текла её кровь.
Как и всё дети, они шалили временами, иногда ссорились, но никогда серьёзно; обычно Шеннон, как старший, приходил к брату первым, а Джаред, Констанс знала это, всегда ждал, когда братишка придёт мириться.
В семье никогда не было много денег, временами приходилось есть кашу из кукурузной крупы, которую Констанс ненавидела, но делать было нечего, и она вновь бралась за ложку, показывая пример детям.
Шеннон любил животных, одно время в их маленькой квартирке даже жила кошка, подобранная на улице. Шенн кормил её остатками со стола и гладил по пушистой чёрной шёрстке. Кошка любила Шенна и спала у него в ногах, на краю большой кровати в комнате. А вот Джареда не признавала, часто выпуская когти и шипя, когда тот пытался схватить её за хвост. Констанс иногда казалось, что Джаред ревнует Шенна к его кошке, словно такое могло быть. Женщина тихо смеялась, наблюдая за очередным скандалом между её младшим сыном и кошкой. Они временами ругались по-настоящему, а потом Джаред ходил с длинными порезами на руках от когтей животного. В конце концов, кошка сдалась и убежала из дома. А младшему пришлось утешать брата, который действительно расстроился. А ещё через месяц Констанс снова собрала вещи, и они отправились, куда глаза глядят.
На этот раз они остановились во Флориде, и Констанс казалось, что они задержатся там надолго, очень уж приглянулся ей тот домик, который ей удалось арендовать, и такой непривычный домашний уют, которого она не знала уже долгие годы. Её детям было с кем играть – они поселились в одном из самых оживлённых районов небольшого городка штата. И школа была поблизости, что тоже немаловажно. Шенну уже было семь, поэтому она без всяких раздумий отдала документы сына на поступление. Школа была муниципальной, так что никаких проблем с оплатой не возникло. Поэтому с начала сентября сын уже гордо восседал за партой среди таких же, как и он, семилетних мальчишек и девчонок.
Джареда в школу пока не взяли, посчитав, что он ещё маловат для этого. Но обещали, что уже на следующий год всё будет в порядке. Конечно, Констанс предпочла бы, чтобы её сыновья учились вместе, но не решилась оставить Шенна ещё на год дома. Теперь ей стало немного проще – старший сын завтракал и обедал в школе, поэтому Констанс не приходилось тратить слишком много на еду. Джаред ел, словно Дюймовочка, а самой женщине требовалось не так уж много, чтобы чувствовать себя сытой.
Констанс была рада, что у Шенна появились друзья в школе – он был не слишком общительным, но всё же у него теперь была компания, где он и Джаред, всегда хвостиком следовавший за братом, проводили большую часть времени. Началась более или менее оседлая жизнь.
4.
Констанс никогда не ощущала так называемого «груза лет». Да и было ей не так уж и много – тридцать с небольшим. Самый расцвет сил. Долгая жизнь на одном месте давала результаты: появилось множество знакомых, которые на правах соседей, родителей одноклассников сына или под другим предлогом заходили вечерами на чай. И даже в этом городке Констанс смогла собрать вокруг себя людей творческих, гениальных, а, значит, и странных порою. Они пели песни, играли с её детьми и, конечно, не всегда привносили в жизнь только что-то положительное и хорошее. Но Констанс и не думала ограждать своих сыновей от своих необычных знакомых. Она знала, что этих людей намного больше, чем кажется на первый взгляд. Она никогда не приводила в пример сыновьям личностей, чьи имена были известны по всей стране: политиков, звёзд эстрады и прочих знаменитостей. Это были абстрактные образы, которые, как она считала, не способны воспитать настоящих людей. Примером должна была стать сама повседневная жизнь, которая окружала, реальные, наглядные ситуации и их последствия.
Констанс никогда не подавляла в своих детях стремление к самовыражению. И, безусловно, как мать, считала их непохожими на других детей, более способными, любознательными. Она всегда старалась быть справедливой. И гордилась этим своим качеством. Но в тот день она не смогла сдержать свои эмоции, о чём впоследствии пожалела. Она вспоминала о произошедшим многие годы спустя, когда вновь вернулась в Луизиану. Одна. Шеннон и Джаред отправились на поиски своего собственного счастья. Перед ними был открыт мир, они знали достаточно о жизни, поэтому женщина отпустила их легко. Но, вспоминая о том дне, она часто проклинала свой длинный язык и несдержанность. Она не знала, что депрессия накатывала неожиданно, когда её приёмный сын, Джаред, вспоминал о случившемся. Его не волновал сам факт этого проступка, а его последствия. Далекоидущие последствия.
***
Товарищи Шенна никогда не приняли бы Джареда в свою компанию, не будь рядом старшего брата. Все знали, что Шеннон не последний в драке, поэтому с присутствием маленького непоседливого мальчишки мирились. Джаред никогда не отставал от брата, куда бы тот не пошёл. Но тот факт, что он был младше остальных, пусть и всего на год, играл свою роль. И, хотя Шенн всегда был на стороне брата, бывали такие моменты, когда он не мог контролировать всё.
Шеннону исполнилось четырнадцать в тот день, когда его задержали в школе. Нужна была помощь: было необходимо перенести стопки толстых книг из одного кабинета в другой. На улице светило солнце: всё-таки весна. Хотя не так давно прошёл дождь, лужи уже успели подсохнуть. Хотелось домой, хотелось выйти из душного, нагретого за день здания, чтобы глотнуть свежего потеплевшего воздуха. Но приходилось, сгибаясь под тяжестью книг, изнывать от жары. Когда со всем было покончено, Шенн вздохнул с облегчением. Сегодня был хороший день. День рождения. Ожидание чего-то необычного. Наверное, Джаред приготовил подарок. Он всегда придумывал что-то из ряда вон выходящее, хотя карманных денег у него было ещё меньше, чем у Шенна. Шеннон подозревал, что брат экономит на обедах, чтобы накопить нужную сумму всякий раз, но никак не мог доказать этого. Братишка был достаточно ловким, чтобы Шенн ничего не узнал.
С утра он ещё не успел с ним увидеться: у Джареда был неожиданный выходной. У младших классов отменили уроки из-за отсутствия воды, а класс Шенна в этот список не попал. Поэтому, когда он уходил в школу, Джаред ещё сладко спал у себя в комнате. Хотелось поговорить с ним. Просто посидеть, потому что в последнее время это удавалось сделать не так часто: у Джареда тоже были друзья, хотя большую часть времени он проводил с компанией брата, словно по привычке.
Шенн шёл быстро, почти бежал, хотя и не замечал этого, погружённый в свои мысли. Внезапно он налетел на своего приятеля, Джейка. Вид у того был крайне встревоженный.
- Шенн! – воскликнул он. – Я тебя уже сто лет ищу!
- Что случилось? – поднимая с тротуара сумку, проговорил тот.
- Там... – замялся Джейк, - там Джаред...
Шенн с тревогой смотрел на него, ожидая продолжения.
- В общем, - сбивчиво пробормотал парень. – Мы немного переборщили. Мы...
Шенн уже сорвался с места, перед его глазами мелькали ужасные картины: его брат нарвался на ссору, и его отделали под орех. Или ещё что похуже...
Джейк следовал за ним, тараторя на ходу:
- Чёрт, ты только не подумай ничего...
Шеннон подбежал к гаражу, где они все обычно собирались, но там почти никого не было. Только пара знакомых, обречённо повесивших головы.
- Где Джей! – заорал Шенн, стряхивая Джейка.
- Постой... отпусти... Мы просто поспорили. Это была шутка, понятно?! Но твой брат шуток не понимает...
- Да говори же, чёрт тебя подери, - пробормотал Шенн.
- Мы поспорили, что он никогда не посмеет залезть в чужой дом... Он сказал, что ему это – раз плюнуть. А потом Пит сказал, что он никогда не пролезет в дом Тейлоров, ну, тот, что через дорогу. Ты знаешь, с огромным садом и злющей собакой на заднем дворе. Говорят, они хранят дома денег до кучи...
- Не отвлекайся, - угрожающе проговорил Шенн.
- Да... Он сказал, что поспорит с любым на десять баксов, что он прокрадётся в их дом и даже принесёт нам сувенир в доказательство. Мы его отговаривали, Шенн, честно! Только он нас и не слушал. Он до самого дома добрался, странно, собака его даже не тронула, хотя она и порядочная тварь. Он в окно с лёгкостью влез, даром что мелкий и юркий, как хорёк. Только вот никто не знал, что эти Тейлоры поставили сигнализацию. Он там на что-то наступил случайно, а потом вой раздался, будто кого-то режут. Ну, а потом полиции понаехало, его там схватил такой дядька, с усами. Мы все перепугались и смылись, а я побежал тебя искать...
- Где Джей?! – прервал его бормотание Шеннон.
- Как где? В участке, конечно. Шенн, ты только про нас не говори! – закричал ему в спину Джейк.
- Придурок, - пробормотал Шенн, бегом направляясь к полицейскому офису.
В кресле напротив двери сидел тучный мужчина – шеф, насколько знал Шенн. Он бросил на старшего Лето колючий взгляд и снова уткнулся в свою газету. Но через мгновение вновь посмотрел на Шенна, расплываясь в широкой ухмылке.
- Та-а-ак, - тяжело протянул он, стукнув ладонью по столу, пытаясь встать. – Вот и братец пожаловал. Что, опять собираешься прикрывать его жалкую задницу? Ну, уж нет! That cat won’t jump, парень. Я его взял с поличным, этого малолетнего преступника, так что теперь всё будет совсем не так просто.
- Где Джаред? – спокойно спросил Шенн.
Показывать, что волнуешься, нельзя: этот боров тут же воспользуется этим, чтобы вдоволь поглумиться.
- Там, под охраной сидит. Чтобы не смылся, - пророкотал толстяк, всё ещё глупо улыбаясь.
- Пропустите меня, - проговорил Шенн, подходя к столу.
- Ну, уж нет, - засмеялся полицейский. – Пусть посидит часик – другой, глядишь – совесть проснётся.
- Пропустите! – чуть повысил голос Шенн, когда из соседней комнаты вышел другой человек. Мистер Майерс, кажется. Он внимательно посмотрел на Шенна и кивнул толстяку:
- Пропусти его, может, хоть он сможет вправить мозги своему брату.
Джареда Шенн обнаружил в большом кабинете. Он сидел на стуле в углу комнаты. Когда Шеннон приоткрыл дверь, Джаред на миг поднял глаза, но почти сразу же опустил голову. Он был непривычно тихим, осознавал, наверное, что в этот раз совершил поступок куда более серьёзный, чем разбитое окно или уличная драка. Вслед за Шенном пришёл и мистер Майерс. Внимательно посмотрев на братьев, он молча сел за стол и стал писать что-то на листке бумаги.
- Мистер Майерс, - начал Шенн. Слова давались с трудом, - что теперь будет?..
Это прозвучало так безнадёжно, словно ничего уже нельзя было исправить. Вздохнув, полицейский бросил взгляд на Джареда и, чуть хмурясь, проговорил:
- Ничего не поделаешь, парень. Придётся твоим родителям заплатить штраф за сына. Иначе мы будем вынуждены...
- Штраф?! – прервал его Шенн, глядя на побледневшее лицо Джареда: он знал, что они думали в этот момент об одном – мать будет в шоке от этого известия. – Но у нас только мама, отца нет, она будет не в состоянии...
- Послушайте, молодой человек, - с нажимом произнёс полицейский. – Это ещё не самое худшее, что может случиться. Если Тейлоры подадут на вас в суд, мороки будет куда больше.
Он подписал бумагу и протянул её Шенну:
- Отдай это своей матери, а брат твой пока что тут посидит. Мне нужно видеть вашу мать.
Шенн на автопилоте вышел из здания: он пытался осознать происходящее, пытался предугадать реакцию матери, и ему становилось страшно.
В доме горел свет: наверное, Констанс уже давно ждала сыновей, всё-таки сегодня был день рождения её старшего. Шенн медленно подошёл к крыльцу, поднялся по ступеням и постучал в дверь.
5.
За окном словно разлилась чернильная лужа – почти ничего не было видно. Огни проезжающих автомобилей скользили по стенам, потолку... Наверное, Шенн задремал, потому что шагов больше не было слышно. Хочется проверить, но встать и потерять все недавние воспоминания выше моих сил. Правильно говорят, что я в душе скрытый мазохист, потому что мне отчасти нравится смаковать эти мысли о прошедшем, хотя они и не слишком приятны.
Подростку всегда гораздо сложнее адекватно воспринимать реальность, ему всегда кажется, что что-то не так, он напряжён, иногда без причины. Ему сложно держать всё в равновесии, ему так сложно оставаться спокойным в любой ситуации, он часто может придумывать себе проблемы сверх того, что у него есть на данный момент. Вспоминая тот день, я чувствую то же самое: мне казалось, что мир рушится, что всё встаёт с ног на голову. Было непросто осознать и принять всё то, что я узнал. Это свалилось как снег на голову, без всякой подготовки. Теперь я знаю, что всё так и должно было быть, но тогда это было ошеломляюще, невероятно. Казалось, что нет никого, кто помог бы мне не упасть в эту пропасть, не захлебнуться водой волны, которая накрыла меня. Только Шенн был рядом в ту минуту, за что я ему бесконечно благодарен, но тогда он внезапно оказался для меня чужим. И он не был ни в чём виноват.
***
Дверь широко распахнулась от резкого удара, Констанс буквально вбежала в офис полиции. Её лицо слегка покраснело, руки едва заметно дрожали. Шенн следовал за ней, хотя она не сказала ему ни слова, когда он принёс записку, только обвела кухню бессмысленным взглядом, словно искала что-то. Констанс редко столь сильно нервничала, поэтому Шеннону снова стало не по себе. Он пошёл за ней, опасаясь, что она может устроить скандал в полицейском управлении или ударить Джареда.
- Что это? – прошептала она, подходя к столу.
- Оповещение о том, что вы должны заплатить штраф, – невозмутимо ответил толстяк.
Шенн осторожно проскользнул в боковую дверь. В комнате было темно, никто и не думал о том, чтобы зажечь настольную лампу.
- Джей, - тихо позвал старший Лето.
Он всё так же сидел в углу комнаты и молчал.
- Джей, мама пришла, она там, в той комнате. Пойдём.
Джаред не отзывался.
- Она... она, конечно, не в лучшем настроении, но это не значит...
Шенн внезапно замолчал. Он услышал стремительные шаги Констанс и тяжёлую поступь толстого полицейского. Они направлялись в комнату. Дверь распахнулась, в комнате стало светлее.
- Свободен, - тяжело произнёс толстяк, словно Джареда ждал смертный приговор, отменённый в самый последний момент.
Констанс молчала. Она не смотрела ни на Джареда, сидящего на шатком стуле, ни на Шенна, замершего около него. Через мгновение она развернулась и вышла, а Шеннон, потянув брата за руку, прошептал:
- Пойдём. Джей. Пора домой.
Редкие прохожие на улице могли наблюдать, как невысокая женщина почти бегом движется по тротуару, а за ней едва поспевают двое подростков.
В доме так и горел свет – Констанс забыла выключить лампу, когда Шенн принёс записку от полицейского.
- Мама, - решился обратиться к ней Шеннон. – Сколько ты заплатила?..
Женщина остановилась так резко, что братья чуть не налетели на неё. Она молчала. Просто глядела куда-то вдаль. Джаред внезапно высвободил ладонь из руки Шенна и подошёл к Констанции.
- Прости, мам... – начал он, но Констанс, резко развернувшись, ударила его по лицу.
Шеннон застыл на месте, с ошеломлением глядя на мать, лицо которой было белым, как полотно, на Джареда, который прижал ладонь к покрасневшей скуле.
- Не. Смей. Называть. Меня. Матерью, - раздельно проговорила она, тяжело дыша.
Шенн попытался встать между ними, чтобы не допустить повторения. Он проговорил:
- Как же ему тебя называть, мама?
- Как угодно, но я ему не мать! – её голос сорвался на крик.
Глаза Джареда казались Шенну тёмно-синими в вечерних сумерках.
- Я хотела вырастить из него порядочного человека, заботилась о нём, как о родном. Но он мне не сын, и, похоже, никогда им не станет!! – её крики разносились по всей улице, из окон некоторых домой выглядывали люди.
Шенн, который не поверил ни единому её слову, осторожно приблизился к ней:
- Мама, о чём ты говоришь? Я и Джей – мы братья. Мы твои сыновья.
- Ты – да, но его я усыновила его тринадцать лет назад, когда мы ещё жили в Луизиане. Ты был слишком мал, ты не помнишь!
- Ты врешь, - тихо сказал Шенн.
- Вру?! – она попыталась ударить и его, но ничего не вышло: старший Лето отступил на шаг.
Констанс открыла сумку, доставая какие-то потрёпанные бумажки.
- Вот, полюбуйся, - она швырнула их Джареду в лицо.
Шенн подобрал одну из них.
В правом углу была приклеена пожелтевшая от времени фотография его младшего брата, на которой он был ещё совсем маленьким. Чуть ниже было написано: «усыновлён 30 марта 1972 года...»
Джаред смотрел на брата, словно искал ответ. Когда Шенн поднял на него глаза, он мгновение смотрел на него, а затем, сорвавшись с места, побежал к дому.
- Джаред! – закричал Шенн.
- Вот видишь? – с мрачным удовлетворением проговорила Констанс.
Посмотрев на женщину так, словно видел её в первый раз, Шеннон побежал вслед за братом.
6.
Шеннон нашёл Джареда в его маленькой комнате со скошенными потолками. Там было темно, но Шенн смог разглядеть силуэт у зеркала.
- Так вот почему... – тихо проговорил Джаред, не поворачиваясь, неотрывно глядя на своё отражение.
- Что «почему»? – Шенн подошёл к нему, обнимая за плечи, прижимая к себе.
- Вот почему мы совершенно не похожи, - продолжил Джаред, вздыхая. – Я иногда удивлялся, почему мы такие разные. У тебя тёмные глаза, у меня голубые. Мы разные, - повторил он.
- Какие глупости, - проговорил Шенн. – Мы братья, Джей.
- Ты видел это, - протянул ему тот одну из смятых бумажек. – Они старые, Шенн, и они настоящие. Мы не братья. Мы вообще не родственники.
Старший Лето немного помолчал, но затем, ещё крепче прижав Джареда к себе, прошептал:
- Нет, нет, это всё неправда. Всё не так.
Джаред дёрнулся, пытаясь вырваться из железных объятий, но Шенн лишь развернул его лицом к себе и осторожно коснулся губами его губ. Джаред резко отпрянул, но не разорвал поцелуй:
- Шенн?..
Он глубоко вздохнул, пытаясь отдышаться.
- Это мой новый способ утешить тебя, - с теплотой в голосе произнёс тот.
Джаред молчал, закрыв глаза. Затем придвинулся ближе:
- Надо запатентовать.
Шенн тихо засмеялся и отстранился от брата.
- Тебе, вижу, уже лучше.
- Не совсем, - улыбнулся Джаред.
- Я пойду, Джей, - неожиданно сказал он, отходя к двери, не глядя на Джареда.
- Подожди секунду.
- Я твой брат, Джей, и всегда буду им, что бы нам не говорили, что бы ты не услышал.
- Шенн.
- Мы братья, - с этими словами он вышел.
Джаред чувствовал замешательство. Что за шаг сейчас сделал Шенн, в каком направлении он мог бы пойти, но не позволил себе этого?
На стене у окна висела старая гитара, один из подарков многочисленных знакомых Констанс. Теперь Джаред смог бы называть эту женщину только так. Слово «мать» стало запретным.
Тихо касаться струн пальцами, выстаивая мелодию, лёгкую, невесомую. Её отголоски витали в воздухе, подхваченные дыханием ночи.
***
Интересно, кто же на самом деле моя мать? Через столько лет я вновь задаюсь этим вопросом. Констанс... Женщина, которая приходила на премьеры моих фильмов, радовалась нашим с Шенном первым успехам... Кто она для меня? Мне тридцать пять, меня зовут Джаред Лето. А могли бы звать Оливер Браун или Энтони Смит. Так просто и незамысловато. Я мог бы быть служащим в офисе, продавать колу и сигареты в магазине или же изобрести лекарство от тоски. Я мог бы написать книгу, наверное. Я мог бы... Но всего этого никогда не будет, потому что она – Констанс – в один прекрасный день забрала меня из чёртового приюта для сирот. Но в этом есть и положительные моменты. Догадайтесь сами, какие.
Робкий стук в дверь. Уже, наверное, середина ночи, а всё ещё здесь. Шенн, наверное, думает, что я заснул. Ещё чуть-чуть, бро. Я только вспомню до конца, и сразу после этого мы сможем отправиться спать.
Бабушка... тоже не моя, не родная. Она – Шенна, но я ей никто. Она слушает мои песни по радио и звонит мне после каждого чата или «Двадцатки хитов».
- Джаред, детка, я только что слышала вашу песню! – в её голосе звучит неподдельный восторг.
- Какую на этот раз?
- Я не помню название... – она в замешательстве начинает напевать что-то, а ведь её музыкальный слух оставляет желать лучшего!
Но я угадываю. Снова и снова. Она безмерно рада за меня, но я – просто человек без прошлого, я имею в виду, настоящего прошлого, родственников и всего прочего. Но почему-то я всё равно остаюсь для неё «деткой» Джаредом, которого она знала лет двадцать пять назад.
Я даже помню ту чёрную кошку, которую Шенн подобрал когда-то на улице. Она была хорошая, наверное, просто я тогда был абсолютно уверен, что я имею право ревновать брата. Оказывается, я даже и с кошкой спорить был не в состоянии. Забавно. Надо завести котёнка. Маленького и чёрного, чтобы у него были зелёные глаза.
***
Джаред перебирал струны, устроившись на узком подоконнике у открытого окна. Было не слишком тепло, прохладный воздух колыхал тёмные занавески, вторя песне струн. Никакой конкретной идеи – просто звуки, рождающиеся ниоткуда. Затихли. Замолчали. Только удары сердца, медленные и гулкие. Джаред отложил гитару и посмотрел на яркие точки звёзд в недосягаемой вышине. Ничего. Пустота. В голове. И внутри.
Он встал, направляясь к прикрытой двери. Прошёл по сумрачному коридору, где уже неделю как перегорела лампочка, до двери спальни Шеннона. Прислушался к тишине, прерываемой время от времени тихими глубокими вздохами. Провёл рукой по тёплому дереву. Шеннон стоял у окна, точно так же, как и он пару минут назад, смотрел на звёзды. Прислонившись плечом к покрашенной синим раме, выводил пальцем узоры на стекле.
- Ты просто не будь, - проговорил Джаред тихо, словно не обращаясь ни к кому.
Шеннон вздрогнул, оборачиваясь.
- Ты не будь, - продолжил Джаред.
- Джей, - прошептал Шенн, глядя тому прямо в глаза. – Джей?
- Ты не будь моим братом, тогда всё будет хорошо, - Джаред подошёл к окну, встав напротив Шенна.
- Не так всё просто, - начал было тот, но Джаред обхватил его руками, прижимаясь к телу человека, которого на протяжении тринадцати лет считал своим братом. Только теперь он смог избавиться от этого, чтобы освободить место в сердце для другого, более важного чувства.
Мягкий поцелуй, полный любви, но другой, не той, что была раньше. И от этого становилось так хорошо, что, казалось, можно взлететь выше звёзд.

...из всего вышесказанного следует, что во всём виноваты гомофобы, эмохейтеры и антислэшеры!

Когда-нибудь напишу целый слеш-роман...Но я уже в пижаме...